Рубрика: Учителя

Доброта – единственный выбор

English

«Жизнь так трудна – как можно не быть добрыми?» – именно эти слова вдохновили Сильвию Бурстейн на то, чтобы следовать по буддийскому пути. Стив Сильберман беседует с ней о жизненных проблемах – начиная с трудного детства и заканчивая послеродовой депрессией – которые помогли ей стать любимым учителем (и примером) буддийских добродетелей.


Кабинет, в котором Сильвия Бурстейн – солнечная комната в задней части деревянного дома в округе Сонома (Северная Калифорния), где она живет со своим мужем Сеймуром, – открывает вид на пейзаж, не сильно изменившийся со времен Золотой Лихорадки. Полог из дубов фильтрует солнечный свет, проникающий через стеклянный потолок, а грифы-индейки пикируют и кружат над янтарными холмами ниже. Городок, расположенный в нескольких милях ниже по дороге, Гейсервил, все еще напоминает местечко, где останавливаются дилижансы времен Старого Запада. Read More

Мать Света: вдохновляющая история Дипа Ма

English

Lion’s Roar
1 марта 20013

Эми Шмидт и Сара Дженкинс рассказывают вдохновляющую историю Дипа Ма, известной как «святая-покровительница домохозяев»

Дипа МаЗнакомая история Готамы Будды следует архетипическому описанию путешествия героя: он покинул жену и ребенка и оставил обычный мир, чтобы устремиться к святой жизни. Дипа Ма следовала сходным путем, но на её пути был неожиданный поворот; в конечном итоге она вернулась со своей практикой домой, выражая свое просветление жизни в простой городской квартирке вместе с дочерью. Её материнская ответственность благодаря духовной практике прояснилась; Дипа Ма принимала решения не в силу чувства вины и обязанности, а на основе мудрости и сострадания, возникших благодаря медитации. Вместо того, чтобы удаляться в пещеру или лесное место затворничества, она осталась дома и учила в своей спальне – что весьма уместно, комнате без двери.

Нани Бала Баруа, позже известная как Дипа Ма, родилась в 1911 году в деревне на полях Читтагонга на территории современной Бангладеш. Местная буддийская культура в этой области прослеживает свою линию передачи по непрерывной линии к Будде. К моменту рождения Дипа Ма практика медитации  в её клане почти полностью исчезла, но буддийские ритуалы и обычаи все еще соблюдались.

Хотя Дипа Ма и испытывала мощный интерес к буддизму с юного возраста, подобно большинству азиатских женщин своей эпохи она не имела особой возможности пройти серьезную духовную подготовку. Тем не менее, к середине жизни она стала полностью посвящать себя медитации, всего за краткий срок достигнув глубинных уровней прозрения. Она нашла способ включить семью в свое духовное странствие и затем стала преподавать конкретные техники, позволяющие практиковать осознанность среди повседневных видов деятельности.

Влияние Дипа Ма явно сказалось на Западе – частично из-за её взаимоотношений с тремя основателями Общества Медитации Прозрения (IMS, Insight Meditation Society). Она была главным учителем Джозефа Голдстейна и Шэрон Зальцберг, а также одним из учителей Джека Корнфилда. Корнфилд вспоминает, что первыми вопросами Дипа Ма всегда были «Как ты себя чувствуешь? Как твое здоровье? Ты хорошо питаешься?». Неважно, кто приходил и в каком состоянии – Дипа Ма с любовью к пришедшему тянулась. Как Зальбцерг, так и Голдстейн называют её «самым любящим человеком, которого я когда-либо встречал(а)».

Учитель IMS Мишель Макдональд-Смит считает встречу с Дипа Ма поворотным моментом в своей жизни. «В тот период, когда я её встретила», говорит Макдональд-Смит, «В основном существовали мужские модели для подражания – учителя-мужчины, будды-мужчины. Встреча с женщиной-домохозяйкой, которая жила со своей дочерью и внуком – и была просветленной, была чем-то более глубоким, чем я могу описать словами. Она воплощала то, чем глубоко желала быть я. Я как женщина-мирянка немедленно ощутила: «Если она на это способна, то способна и я».

Для мирян, которые преданы практике Дхармы, но вряд ли покинут дом, работу и семью, чтобы жить в храме или монастыре, Дипа Ма – явный пример того, что возможно. Даже имя, которым её называли, указывает на её образ просветленной мирянки. Родив в среднем возрасте долгожданного ребенка – дочь по имени Дипа – Нани Бала Баруа получила прозвище «Дипа Ма», что означает «мать Дипы». Слово «дипа» означает «свет» или «светоч [Дхармы]»; таким образом, имя «мать света» объединило две отличительные черты её жизни – дхарму и материнство.

Ранний этап жизни Дипа Ма следовал предсказуемому для деревенской девушки из Восточной Бенгалии сюжету. В возрасте двенадцати лет она вышла замуж за Раджани Ранджана Баруа – инженера, который был вдвое старше нее и через неделю после свадьбы уехал работать в Бирму. После двух одиноких лет, проведенных в доме свекров, её отправили в Рангун, к мужу. К великому разочарованию супругов, юная Дипа Ма не могла забеременеть; в дополнение к этому затруднению, пока она привыкала к своей новой жизни, умерла её мать. Хотя в конечном итоге ей удалось понести, она потеряла двух детей в младенческом возрасте, а затем серьезно заболела сама. По ходу всех этих событий Раджани оставался терпеливым, любящим и мудрым. Пара усыновила брата Дипа Ма Биджоя, который был гораздо младше ее, и Раджани предложил своей горюющей жене каждого встречаемого человека воспринимать как собственного ребенка.

Дипа Ма вырастила своего младшего брата, родила Дипу и заботилась о муже. Тем не менее, когда ей было за сорок, а Биджой вырос и покинул дом, Раджани неожиданно скончался. Дипа Ма была опустошена. На протяжении нескольких лет она была прикована к постели, страдая от болезни сердца и гипертензии. Едва способная позаботиться о себе и своей маленькой дочери, она была уверена, что скоро умрет, если не найдет способа освободиться от бремени своего горя. Дипа Ма решила научиться медитации – убежденная, что это единственный способ себя спасти. Вскоре ей приснился Будда, поющий следующие строфы из Дхаммапады:

Пиято джаяти соко,
пиято джаяти бхаям,
пиято виппамуттасса,
натри сок кто хаям.

Цепляние за дорогое приносит горе.
Цепляние за дорогое приносит страх.
Для того, кто полностью свободен от привязанности,
Нет горя или страха.

Пробудившись ото сна, Дипа Ма ощутила спокойную решимость полностью посвятить себя практике медитации. Она отдала всё, что оставалось после мужа, соседке,  попросила ту заботиться о дочери, и договорилась о поездке в Центр Медитации Капают в Рангуне, намереваясь провести там всю оставшуюся жизнь.

Рано утром в первый день пребывания в центре Дипа Ма получила комнату и базовые наставления – с указанием прийти в зал для медитации позже, во второй половине дня. Пока она весь день сидела в медитации, сосредоточение её быстро становилось все глубже. Позже, по дороге в зал для медитации она внезапно поняла, что не может двигаться. Несколько минут она не могла даже поднять стопу, что её удивило. Наконец, она осознала, что её ногу зажала зубами – и не отпускает – собака. Что удивительно, за эти первые несколько часов практики её сосредоточение стало настолько глубоким, что она не ощутила боли. В конечном итоге какие-то монахи оттащили собаку, а Дипа Ма отправилась в больницу за прививками от бешенства, а потом вернулась домой, чтобы там поправиться.

Когда она оказалась дома, полная горя дочь не позволила ей уйти снова. С присущими ей практичностью и изобретательностью Дипа Ма поняла, что её духовному странствию придется принять иную форму. Используя наставления, полученные по ходу короткого ретрита, она терпеливо медитировала дома, посвящая себя прилежной практике осознавания – мгновение за мгновением.

Через несколько лет Муниндра – друг семьи, живший неподалеку – пригласил Дипа Ма, которой тогда было пятьдесят три года, прийти в центр медитации, где он учился под руководством знаменитого учителя Махаси Саядо. К своему третьему дню пребывания в этом центре Дипа Ма погрузилась в гораздо более глубокое сосредоточение. Исчезла её потребность во сне, равно как и желание есть. В последующие дни она прошла по классическим фазам «продвижения прозрения», предшествующим просветлению. По достижении первой стадии её кровяное давление вернулось к норме, частое сердцебиение существенно замедлилось, а слабость, из-за которой она неспособна была взобраться по ступеням, сменилась здоровой бодростью. Как и предсказал в её сне Будда, горе, которое она так долго вынашивала, наконец исчезло.

Оставшуюся часть года Дипа Ма перемещалась между домом и центром медитации, где быстро продвигалась по последующим стадиям просветления (как описано в «Висуддхимагге», традиция тхеравады выделяет четыре такие стадии, каждая из которых производит в уме отличительные, узнаваемые изменения). Люди, которые её знали, были зачарованы её превращением из больной, разбитой горем женщины в спокойное, сильное, здоровое, лучезарное существо.

Вдохновленные этим превращением, друзья и члены семьи Дипа Ма, включая её дочь, присоединились к ней в центре медитации. Одной из первых туда прибыла сестра Дипа Ма Хема. Хотя у Хемы было восемь детей, пятеро из которых все еще жили дома, она почти год умудрялась выделять время на практику с сестрой. По ходу школьных каникул у двух пожилых матерей на двоих оказывалось ровно шестеро детей. Они жили вместе как одна семья, но следовали строгой ретритной дисциплине, практиковали безмолвие, избегали зрительного контакта и не ели после полудня.

В 1967 году бирманское правительство приказало всем иностранным подданным покинуть страну. Монахи заверили Дипа Ма, что она получит особое разрешение на то, чтобы остаться – невиданная честь для женщины и матери-одиночки, человека, по сути, без какого-либо положения в обществе. Тем не менее, хоть ей и хотелось остаться в Рангуне, Дипа Ма решила отправиться в Калькутту, где у её дочери было бы больше возможностей в социальной и образовательной сфере.

Их новые жилищные условия были скромными даже по меркам Калькутты: они жили в центре города в маленькой комнате над лавкой, занимавшейся полировкой метала. У семьи не было проточной воды; плиткой служила растапливаемая углем печка на полу, а туалет был общим с другой семьей. Дипа Ма спала на тонкой соломенной циновке.

Вскоре по Калькутте распространились новости о том, что из Бирмы приехала реализованная наставница по медитации. Женщины, пытавшиеся втиснуть духовную практику между бесконечными обязанностями по поддержанию домашнего хозяйства, в поисках наставлений приходили в квартиру Дипа Ма днем. Она соглашалась, давая личные учения, адаптированные к полной дел жизни – но без каких-либо уступок относительно занятости.

Длительная карьера в обучении домохозяев началась у Дипа Ма еще в Бирме. Одна из её первых учениц, Малати, была вдовой и матерью-одиночкой, заботившейся о шести маленьких детях. Дипа Ма разработала практики, которые Малати могла бы выполнять, не оставляя детей – например, направлять полное присутствие ума на ощущения от того, что ребенок кормится грудью. Как и надеялась Дипа Ма, практикуя памятование при кормлении младенца, Малати достигла первой стадии просветления.

В Калькутте Дипа Ма снова и снова сталкивалась с аналогичными ситуациями. Судипти пыталась вести дела, при этом заботясь о психически больном сыне и матери-инвалиде. Дипа Ма дала ей наставления по практике випассаны, но Судипти настаивала: она-де не может найти время для медитации, потому что у нее так много семейных и деловых обязанностей. Дипа Ма сказала Судипти, что когда та замечает мысли о семье или бизнесе, то может просто думать их осознанно. «Люди никогда не решат все свои проблемы», учила она. «Единственное решение – привнести памятование во всё, что претерпеваешь. А если можешь выполнять всего пять минут медитации в день, следует это делать!»

По ходу первой встречи Дипа Ма спросила Судипти, может ли та помедитировать 5 минут сразу, прямо на месте. «И вот, я посидела с ней пять минут», вспоминает Судипти. «А затем она все равно дала мне наставления по медитации – хоть я и сказала, что времени у меня нет. Каким-то образом я находила по пять минут в день и следовала её наставлениям, а на основе этих пяти минут ощутила огромное вдохновение. Мне удавалось находить на медитацию все больше и больше времени , и вскоре я медитировала по много часов каждый день, с наступлением ночи, иногда всю ночь после работы. Я отыскала энергию и время, о наличии которых в себе и не подозревала».

Другой индийский ученик, Дипак, вспоминает, как Дипа Ма его дразнила: «А, ты  пришел из конторы; твой ум, должны быть, очень занят!» Однако затем она строго велела ему менять ум. «Я сказал ей, что работа в банке подразумевает много расчетов и что мой ум всегда неусидчив», говорит Дипак. «Было невозможно практиковать; я был слишком занят». Дипа Ма, однако, твердо настаивала, что «если ты занят, занятость и есть медитация; если ведешь расчеты, знай, что ведешь расчеты. Медитация возможна всегда, в любое время. Если спешишь в офис, тебе следует осознавать спешку».

Практика домохозяев под руководством Дипа Ма могла требовать столько же, сколько и монашеская жизнь. Любящая, но строгая, Дипа Ма просила учеников следовать пяти обетам и спать только по пять часов за ночь – как делала и она сама. Ученики медитировали по несколько часов в день, отчитывались перед ней несколько раз в неделю, и, по её побуждению, выполняли самостоятельные ретриты. Джозеф Голдстейн вспоминает, как во время последней его встречи с Дипа Ма она сказала ему, что ему следует высидеть два дня – то есть не выполнить двухдневный ретрит, а сидеть двое суток непрерывно. «Я стал смеяться, потому что это казалось далеко превосходившим мои способности; но она посмотрела на меня с глубоким состраданием и просто сказала: «Не ленись!».

Путь Дипа Ма не был привязан к конкретному месту, учителю, образу жизни или монашескому примеру. Мир был её монастырем; материнство и наставничество были её практикой. Она принимала семью и медитацию как одно целое – в сердце, которое упорно отказывалось проводить в жизни различия. «Она говорила мне: «Быть женой, быть матерью – вот какими были мои первые учителя», вспоминает Шэрон Крейдер, мать, которая училась у Дипа Ма. «Она научила меня тому, что всё, что мы делаем – являемся ли мы учителем, женой, матерью – всё это благородно. Все эти вещи равны».

Дипа Ма стала не только «святой покровительницей домохозяев», как её назвал один ученик, но и воплощением того, как быть практикой, а не выполнять практику. Для Дипа Ма практикой были просто присутствие, полная пробужденность – постоянно, в любой ситуации; она была живым примером того, что подлинная природа ума – это присутствие. Джозеф Голдстейн отмечал, что в случае с Дипа Ма не возникало чувства того, что кто-то пытается быть осознанным; была лишь осознанность, что осуществляла саму себя.

«Её ум не проводил различий», отмечает учитель медитации Жаклин Манделл. «Медитация, материнство и практика перетекали друг в друга без усилий. Они были одним и тем же. Они были одним целым. Не было особых мест для практики, особых обстоятельств, ничего особенного. Всё было Дхаммой». Дипа Ма призывала своих учеников использовать каждое мгновение и делала упор на том, чтобы привносить осознанность в приготовление пищи, в то, чтобы гладить белье, говорить – или любые другие повседневные активности. Она часто говорила, что весь путь осознанности – это просто осознавание того, что ты делаешь. «Всегда знайте, что делаете», говорила она. «Невозможно отделить медитацию от жизни».

В то время как некоторые учителя наибольшее воздействие оказывают своими словами, в случае с Дипа Ма, говорит Манделл, дело было в «её естественном подвижном внимании: переходе от преподавания медитации к обязанностям матери, обязанностям бабушки, к тому, чтобы подать чай. Простое присутствие: в её совершенной естественности всё казалось довольно обыденным». Хотя Дипа Ма была щедра в передаче наставлений, часто она хранила молчание или говорила лишь несколько простых слов; её ученики находили прибежище в её молчании и нерушимом покое, который её окружал.

К моменту смерти Дипа Ма в 1989 году у неё было несколько сотен учеников в Калькутте и большая группа западных последователей. Непрерывный поток посетителей стекался к её квартире с раннего утра до позднего вечера. Она никогда никому не отказывала. Когда дочь призывала её больше времени оставлять для себя, Дипа Ма отвечала: «Они голодны до Дхаммы, так что пусть приходят».

Дипа Ма помнят не только за её непрерывную осознанность и прямые наставления, но и за передачу дхармы посредством благословений. С момента пробуждения каждым утром она благословляла все, с чем соприкасалась, включая животных и даже неодушевленные объекты. Она благословляла каждого человека, которого встречала, с ног до головы, дуя на него, декламируя строфы и поглаживая волосы. Её ученики вспоминают, что купались в любви – возникало чувство настолько мощное и глубокое, что им не хотелось, чтобы оно когда-либо кончалось. Один из учеников Дипа Ма, Сандип Муцудди, до сих пор носит её фотографию в кармане своей рубашки над сердцем. Несколько раз в день он достает фотографию, чтобы она помогла ему вспомнить уроки Дипа Ма и выразить ей почтение. Он делает это каждый день с тех пор, как она умерла.

Практикующим-мирянам часто кажется, что они разрываются между духовной практикой и требованиями семьи, друзей и общественной жизни. Мы знаем, что наши снова и снова возникающие дилеммы не разрешить, разделяя части нашей жизни и противопоставляя одну часть другой – и всё же легко теряемся, когда эта дилемма возникает. Возможно, образ Дипа Ма может жить в наших сердцах как напоминание о том, что нам нет нужды выбирать. Каждую дилемму можно принять как дар, который побуждает нас снова, снова и снова находить срединный путь, в котором ничто не окажется за бортом нашего сострадания. Возможно, сам процесс открытия навстречу таким испытаниям породит форму семейной практики, отражающую то, как Дхармой можно жить в наше конкретное время и в наших просторах.

Также см. Пробуждая уверенность в нашей способности испытывать любящую доброту: благословения Дипа Ма

Дипа Ма: Сущностные цитаты

Разберись с «этой» жизнью: совет Дипа Ма

 


Эми Шмидт – резидентный учитель в Обществе Медитации Прозрения и автор книги «По колено в благодати: необычайная жизнь и учения Дипа Ма» (опубликовано Present Perfect Books). Сара Дженкинс – автор книги «По эту сторону нирваны: мемуары духовно-проблемной буддистки» (Fair Winds Press). Эта статья была исходно опубликована в журнале Buddhadharma в марте 2003 года.

Англоязычный источник: Mother of Light | Lion’s Roar

Перевод с английского – Лобсанг Тенпа.

Пробуждая уверенность в нашей способности испытывать любящую доброту: благословения Дипа Ма

English

Шэрон Зальцберг
1 марта 2000, Lion’s Roar

Шэрон Зальцберг исследует жизнь и практику буддийского учителя медитации, которую с любовью называли «Дипа Ма»


Dipa_Ma_IMS«Дипа Ма не проявляла ничего притворного, ничего поддельного. Она была довольно простой и прямой, и никогда не возникало чувства того, что она прикрывается личиной «великого духовного существа». Её любящая доброта изливалась из самих этих простоты и милосердия».

В путешествии буддийских учений из Азии на Запад есть вид понимания, который в нашей культуре развить непросто: понимание значимости уверенности в себе.

Традиционные азиатские учения делают упор на «правильных усилиях» – одном из элементов Благородного Пути, который Будда выразил в последних словах, сказанных своим ученикам: «Упорствуйте с прилежанием». Это послание, которое должно придавать сил и даровать нам личную свободу, так уж получилось, неверно понимают на Западе. Усилия кажутся бременем или даже чем-то ужасающим. Мы можем с негодованием относиться к самой идее о том, что путь требует усилий, или отвергать её. В основе многих из этих реакций, как я считаю, кроется чувство беспомощности. Мы, возможно, незаметно думаем: «Мне это не по силам. Мне не хватит способностей «упорствовать с прилежанием» или произвести изменение в своих действиях». Дхарма работала двадцать пять сотен лет, но мы полагаем: «Именно я опровергну всю методологию, которая столько веков сохранялась!».

В силу того, что мы склонны таким образом мыслить, нам важно понять, что же значит «быть уверенными в себе». Для меня человеком, который служил примером силы преображения самопринижения в уверенность в себе – возможно, в большей степени, чем кто-либо, у кого я училась – была мой учитель Дипа Ма. Её учения по Правильным Усилиям сочетались с её способностью подобно зеркалу демонстрировать каждому из её учеников мощное чувство его или её способностей.

Дипа Ма родилась в Бенгалии; как это было принято в Индии её времен, семья договорилась о замужестве для нее, когда ей было двенадцать лет. В четырнадцать лет она покинула свой дом, чтобы присоединиться к своему мужу, который работал в гражданской службе в Бирме. Она ощущала одиночество и тоску по дому, но её муж был нежен, и они действительно полюбили друг друга и стали довольно близки. Тем не менее, когда с течением времени оказалось, что она неспособна выносить ребенка, их счастье подверглось испытанию. Семья мужа Дипа Ма даже потребовала, чтобы он оставил её и женился на другой, но он отказался. Год за годом её неспособность родить ребенка продолжала служить для неё источником огромного стыда и горя. Наконец, через двадцать лет родился ребенок – дочь, которая умерла в возрасте трех месяцев.

Через несколько лет родилась – и выжила – еще одна дочь, Дипа. Это событие было настолько значимым, что Дипа Ма получила то имя, под которым мы её знаем: «Дипа Ма» – «мать Дипы». На следующий год Дипа Ма снова забеременела, но родила сына, умершего при рождении. Пока она оплакивала смерть этого ребенка, здоровье Дипа Ма стало существенно ухудшаться. Стоило ей начать преодолевать своей огромное горе и примиряться со всеми пережитыми потерями, как выяснилось, что она страдает от серьезного сердечного заболевания. Её врачи опасались, что она в любой момент может умереть.

Борясь с собственной хрупкостью и возможностью надвигающейся смерти, Дипа Ма вынуждена была пережить еще одно испытание. Её муж, у которого было хорошее здоровье, однажды вернулся с работы в плохом самочувствии. Позже в тот же день он скончался. Дипа Ма была опустошена. Она не могла спать – и в то же время не могла встать с кровати, потому что обезумела от горя. Тем не менее, ей нужно было растить Дипу, которой было пять лет.

Как-то раз врач сказал ей: «Знаете, вы действительно умрете от разбитого сердца, если не предпримете что-то по поводу состояния своего ума». Поскольку она была в Бирме – буддийской стране – он предложил ей научиться медитировать. Дипа Ма очень тщательно обдумала его совет. Она рассказывала, что спросила себя: «Что я смогу с собой забрать, когда умру?» – и подумала о «сокровищах» своей жизни: «Я взглянула на свое приданое, свои шелковые сари и золотые украшения, и поняла, что забрать их с собой не могу. Я взглянула на свою дочь и поняла, что не могу забрать её. Так что же я могла бы взять?». Ответ Дипа Ма был таков: «Лучше уж я пойду в центр медитации. Может быть, там я могу отыскать что-то, что смогу взять с собой в момент смерти».

Очевидным образом, в жизни все в той или иной степени страдают – но крайне загадочно то, почему некоторые люди поднимаются над своими страданиями с еще большей верой и решимостью понимать, любить, заботиться, идти глубже, а некоторые нет. Будда сказал, что «близкая причина» – условие, которое наиболее быстро порождает веру – это страдание. Дипа Ма претерпела невероятные страдания, утраты и боль, и преобразила их в мотивацию для того, чтобы отыскать более глубокую истину. Как-то получилось, что несмотря на всё пережитое, ей, судя по всему, была присуща вера в собственную способность пробудиться, извлечь что-то из всей своей боли и своих страданий. Страдания не победили её, а придали ей сил.

Дипа Ма отправилась в монастырь – настолько слабая от свои физических и эмоциональных страданий, что ей действительно пришлось ползти по ступеням храма, чтобы добраться до зала для медитации. Её мотивация была настолько сильна, что ничто не могло ей помешать. Я часто думаю о мощи её мотивации для практики. Мне кажется крайне вдохновляющим представлять, как она – крошечная, изможденная, утомленная, горюющая женщина – ползет вверх по храмовым ступеням, чтобы научиться медитировать, отыскать что-то, что не умрет. Сила нашей мотивации – это базис нашей практики. Когда мы питаем свою мотивацию на то, чтобы быть свободными, то одновременно питаем и уверенность в том, что наши усилия действительно могут привести к свободе.

Когда Дипа Ма только начала медитировать, «Правильные Усилия» просто означали, что нужно не сдаваться. Как она рассказывает, «Когда я начала заниматься медитацией, то все время плакала, потому что хотела совершенно правильно следовать наставлениям – но не могла, потому что только засыпала. Даже стоя и при ходьбе я все время засыпала. Мне просто нужно было поспать; так что я всё плакала и плакала, потому что пять лет я пыталась спать и не могла – а теперь, когда я пыталась заниматься медитацией, только спать и получалось. Я очень усердно старалась не спать, но все равно не удавалось».

Когда она отправилась к своему учителю, чтобы сообщить о своих затруднениях, он сказал: «То, что ты засыпаешь – очень хороший знак, потому что пять лет ты так сильно страдала, что спать не могла. Теперь же ты отсыпаешься; это замечательно. Спи осознанно. Просто выполняй медитацию так, как сказано в наставлениях». Со своим мощным прилежанием Дипа Ма продолжала, и, как она рассказывает, «однажды мой сон внезапно исчез, и я смогла сидеть».

Продвижение или прогресс в практике не столько зависят от навыка (ходя определенные навыки в этом задействованы), сколько отражают нашу мотивацию, глубину нашей преданности и заботы. Таким образом, если вы замечаете, что все время засыпаете, это во вовсе не обязательно признак неудачи. Само происходящее не так важно, как готовность открываться, смотреть, упорствовать, продолжать. К сожалению, наши чрезвычайно осуждающие умы замечают, что такого рода продвижение сложно измерить. Гораздо проще оглянуться на период медитации и сказать: «Ого, возникло это великолепное видение»; однако подлинный показатель продвижения – это когда мы оглядываемся и говорим: «Я продолжал(а), хотя и было сложно».

Когда Дипа Ма начала переживать плоды своей практики, она начала говорить людям: «Приходите в центр медитации. Вы видели, в каком отчаянии я пребывала из-за потери мужа и своих детей и своей болезни. Но теперь вы видите, что я изменилась и довольно счастлива. Никакого волшебства в этом нет. Это достигается просто за счет того, что следуешь наставлениям учителей. Я следовала им и достигла умственного спокойствия. Приходите тоже, и вы также достигнете спокойствия ума».

Когда Дипа Ма пробралась сквозь эти невообразимые страдания и дошла до некого уровня покоя, у неё остался дар необычайной способности любить, заботиться и сострадать. Само по себе её присутствие было благословением. Ученики приходили к ним, а она обнимала их и гладила; так она делала со всеми. Я ни разу не видела, чтобы она общалась с людьми, как-то их исключая или создавая чувство разделения. Думаю, причиной тому были её собственный опыт боли и её понимание того, что мы все уязвимы перед страданиями. Даже если нынешние обстоятельства нашей жизни благополучны, нас всех объединяет эта уязвимость. Наше удовольствие пребывает в очень хрупком равновесии на некой точке опоры, и следующий вдох может принести нечто совершенно иное – нечто нежелательное. Её собственная способность чувствовать эту хрупкость проявилась как невероятные любовь и забота.

Дипа Ма не проявляла ничего притворного, ничего поддельного. Она была довольно простой и прямой, и никогда не возникало чувства того, что она прикрывается личиной «великого духовного существа». Её любящая доброта изливалась из самих этих простоты и милосердия. То, как бы накормить вас обедом, могло интересовать её в той же степени, что и ваш рассказ о вашей практике медитации. Выражение любящей доброты могло относиться к обычному событию, но она в такой степени присутствовала с каждым, что событие становилось необычайным.

Она сама вырастила свою дочь в огромной бедности, постоянно занимаясь своей практикой медитации. Когда Дипа вышла замуж и родила сына, Дипа Ма стала бабушкой; тогда у нее было много дел и обязанностей. Когда кто-то спросил, считает ли она свои мирские заботы препятствием, она ответила: «Они не являются препятствием, потому что чем бы я ни занималась, медитация со мной. Она никогда меня не покидает. Даже при ходьбе я медитирую. Когда я ем или думаю о своей дочери, это не препятствует медитации».

Когда Дипа Ма посещала Общество Медитации Прозрения в городе Барр (штат Массачуссет, США) в конце 1970-х и начале 1980-х, я наблюдала за тем, как она играла во своим маленьким внуком. Оба они смеялись от удовольствия; затем она вставала и давала кому-нибудь наставления по медитации; затем вручную занималась стиркой и развешивала одежду снаружи на веревке; затем занималась медитацией при ходьбе; затем возвращалась в дом и какое-то время сидела. Её внук мог бегать по комнате, а дочь могла готовить и смотреть телевизор, а она медитировала в окружении всей это активности. Кто-нибудь приходил и садился перед ней; она открывала глаза и благословляла пришедших, гладила и обнимала их, а затем возвращалась к медитации. Все это довольно гладко сменяло друг друга.

На более позднем этапе жизни кто-то спросил её, что происходит в её уме – каковы преобладающие у неё умственные состояния. Она сказала: «Их только три: сосредоточение, любящая доброта и покой». Её систематичный отклик на жизненные события напоминал мне о Будде, который покоился в тех же самых качествах, в какой бы ситуации ни находился – в отличие от многих из нас, реагирующих одним способом на одни обстоятельства и другим на иные. Мы можем быть полны любящей доброты, когда находимся в полном одиночестве, но испытывать мощные страх и затруднения, находясь рядом с людьми; или можем чувствовать связь и счастье, когда находимся с людьми, но тяжесть наедине. Наши жизни могут быть расщеплены без этой интегрирующей силы. Дипа Ма казалась просто собой – все время и во всех обстоятельствах. Я всегда буду помнить Дипа Ма за эти три качества простоты, любви и честности.

Силу её необычайной мотивации можно было ощутить сквозь её тепло и любящую доброту. Было очевидно, что практика медитации возвратила ей жизнь. Она ни в коей мере не относилась к практике как к чему-то обыденному и была очень требовательным учителем. Она была полна уверенности относительно способности каждого освободиться, и настаивала, чтобы мы в полней мере приложи усилия к тому, чтобы реализовать и осуществить эту способность посредством Правильных Усилий. У неё были мощные вера и уверенность относительного каждого из учеников и относительно буддийских техник пробуждения.

Однажды в Калькутте её спросили об учении, которое записано не в самих писаниях, основанных на словах Будды, но в последующих комментариях, где сказано, что только мужчина может быть полностью просветленным буддой. Если ты женщина, тебе для достижения состояния полной буддовости придется в будущей жизни родиться мужчиной. Услышав это, Дипа Ма вытянулась во весь свой рост – 120 сантиметров – и сказала: «Я могу осуществить все, на что способен мужчина». В традиционном контексте это было радикальное утверждение; оно символизировало её убежденность в том, что способность усердия и мотивации приносить плоды ничем не ограничена.

Таков был дар, который она преподносила тем, кто к ней приходил. Она знала – и дала понять каждому из нас – что мы можем быть свободны. Практика предназначена не только для кого-то, кто жил давным-давно и далеко-далеко; не только для Будды, сидящего под деревом, или для людей, которым была доступна роскошь оставления своих обязанностей. Мы сами на это способны. Мы можем быть свободны – а наши усилия, направленные на свободу (на которую мы полностью способны) – это ценное мерило нашего успеха.

В 1974 году я отправилась в Калькутту, чтобы попрощаться с Дипа Ма, покидая Индию; тогда я думала, что это будет лишь краткая поездка домой перед возвращением. Я была убеждена, что всю оставшуюся жизнь проведу в Индии. «Я только ненадолго вернусь, чтобы поправить здоровье», сказала я ей: «обновить визу и добыть немного денег, и сразу вернусь». Она взглянула на меня и сказала: «Поехав в Америку, ты начнешь преподавать медитацию с Джозефом [Голдстейном]». Я сказала: «Нет, не начну» — а она сказала: «Да, начнешь». Я сказала: «Нет, не начну. Я сразу вернусь» – а она сказала: «Да, начнешь». «Нет, не начну», настаивала я.

Изумительные достижения, которые я видела в собственных учителях убедили меня, что мне придется быть ученицей всю мою жизнь. Я сообщила это Дипа Ма и продолжила: «Я на такое не способна. Я не могу преподавать медитацию». Она взглянула на меня и сказала: «Ты можешь делать все, что захочешь. Помешать тебе могут только твои мысли о том, что ты на что-то неспособна». Разумеется, она была права.

Итак, она отправила меня в Америку с этим благословением, и это придало мне уйму сил. Я знала, что это ободрение касалось не только меня; оно касалось присущей каждому способности к благу, к целостности, к пониманию, к любви. Мы гораздо способнее, чем можем вообразить. Наличие уверенности в себе не следует путать с заносчивостью, которая сосредоточена на личном «я»; вместо неё мы можем обладать уверенностью относительно сокрытого во всех нас потенциала к врожденной человеческой благости.

Мы все уязвимы к боли, и, подобно Дипа Ма, способны использовать болезненные обстоятельства, чтобы яснее понимать, чтобы установить более глубокую связь. Невероятная настойчивость в таком человеке, как она, может и в нас пробудить настойчивость в том, чтобы отыскать истину, жить лучше, перестать в поисках счастья полагаться на поверхностное, не зависеть от того, что рушится, меняется и умирает. Подобная глубокая страсть к свободе, к дхарме, может вызвать страсть и в нас, а её готовность практиковать в любых обстоятельствах может вдохновить нас на то же самое. С этим вдохновением те периоды, когда мы ощущаем неуверенность и страх, могут стать вратами к неизвестному – вратами, что столь же замечательны, сколь и ужасны.

Мы действительно на это способны. Мы можем быть совершенными воплощениями согласованности бытия, которую явила Дипа Ма. Мы можем знать, кто мы, и быть теми, кто мы есть, во всех своих меняющихся обстоятельствах. Мы можем преобразовать страдание в сострадание. Мы можем гораздо больше сделать с этой драгоценной жизнью – со врожденной способностью своих умов к пробуждению и любви. Правильные усилия проявляются, когда мы уверены, что способны быть свободны.


Эта статья была первоначально опубликована в журнале Shambhala Sun в марте 2000.

Источник: Awakening Confidence in our Capacity for Loving Kindness | Lion’s Roar

Перевод с английского – Лобсанг Тенпа, 2015.

Любить в изобилии: путешествие Шэрон Зальцберг по пути

English

Как Шэрон Зальцберг отыскала любящую доброту в темнейшие из времен

Триш Дейтч Рорер

1 января 2003, Shambhala Sun


В 1971 году, за несколько дней до того, как восемнадцатилетняя Шэрон Зальцберг должна была отбыть в Индию для работы над независимым учебным проектом по линии Государственного Института в Баффало, студентом которого она являлась, она услышала, что в её городе будет выступать тибетский мастер медитации Чогьям Трунгпа Ринпоче, и отправилась его послушать. После беседы Трунгпа Ринпоче попросил написать вопросы – а у Зальцберг, которая никогда прежде не медитировала, вопрос был. «Я написала: “Через пару дней я уезжаю в Индию изучать медитацию, — вспоминает Зальцберг. — Не могли бы Вы предложить, куда мне отправиться?”» Её вопрос оказался одним из тех, что Трунгпа Ринпоче достал из скопившейся перед ним большой горки. «Он прочёл его вслух, — говорит она, — и помолчал мгновение, а затем сказал: “Думаю, Вам лучше положиться на волю случая”».

Теперь-то Зальцберг посмеивается, сидя на своей кушетке ярким осенним утром в Барре (штат Массачусетс). Она живет прямо через лес от ретритного центра Общества Медитации Прозрения (IMS — Insight Meditation Society), который она в 1976 году основала вместе с Джеком Корнфилдом (ныне учредителем «Центра Медитации Спирит Рок») и Джозефом Голдстейном, живущим по соседству с Зальцберг на участке, примыкающем к IMS. «Трунгпа Ринпоче не дал мне ни карты, ни путеводителя, ни указаний, ни “Эй, мой друг-лама ждёт тебя на вершине горы” – ничего! — продолжает Зальцберг. — Так вот я и отправилась в Индию».

На вопрос, знала ли она, что подразумевал Трунгпа Ринпоче под «положиться на волю случая», она отвечает: «Нет! Это вообще ни о чём мне не говорило. Я думала: “Что это значит?” — но, разумеется, именно так и получилось – одна вещь влекла за собой другую».

Когда Зальцберг было четыре года, её отец оставил её мать. Когда ей было девять, однажды ночью у матери началось кровотечение, а дома, кроме них двоих, никого не было; и хотя маленькой девочке удалось вызвать скорую прежде, чем мама погибла от потери крови, та умерла двумя неделями позже. В ту ночь она видела свою мать в последний раз – лежащей на кровати. Несколько лет спустя отец Зальцберг – совсем не тот эффектный парень, каким она его всегда представляла – приехал жить к ней с бабушкой и через полгода попытался покончить с собой, наглотавшись таблеток. Одиннадцатилетняя Шэрон стояла на тротуаре и смотрела, как его уносят на носилках в психиатрическую больницу. Оттуда он так и не вернулся.

Никто и никогда не говорил о том, что пережила Зальцберг: обо всех этих тяжёлых потерях и сопровождавших их горе, стыде, смятении, ненависти к себе. Возможно, об этом шептались, но тут же прекращали, как только она входила в комнату. Последствием этих событий в детстве стало то, что Зальцберг чувствовала себя словно бы выброшенной за борт жизни. «Хорошие вещи случались с другими людьми, — говорит она, — но не со мной».

Около пяти лет назад Зальцберг, которая написала две хорошо принятые книги о буддизме и является учителем и источником вдохновения для тысяч людей, почувствовала необходимость написать книгу о вере. Тем не менее, не многие проявили интерес к тому, чтобы поддержать этот проект. Вера?! Какое отношение вера – концепция больше ассоциируемая с теистическими религиями – имеет к буддизму? И всё же Зальцберг продолжила работу над этим делом: она хотела рассказать о вере в контексте своего тридцатилетнего опыта практики буддизма, и ничто не могло её остановить.

В шестнадцать Зальцберг переехала из Манхэттена, где жила с бабушкой, в Баффало, а в семнадцать на курсе по изучению Азии впервые услышала учения Будды.

«И вот, наконец, — говорит она, — Будда говорил то, признания чего я давно от кого-нибудь ждала: страдание существует». Зальцберг также услышала, что никто без исключения – даже Шэрон Зальцберг – не лишён возможности освободиться от страданий. В тот момент в ней что-то зажглось.

«Видение Будды касательно того, на что может быть похожа свобода…. – выглядывает в окно и говорит Зальцберг, – было потрясающим».

Итак, второкурсница (помнившая, что буддийская медитация – единственное, что могло бы освободить её от страданий) придумала независимый учебный проект в Индии и, следуя воле случая, насколько получалось, отправилась на поиски учителя.

Кухня Зальцберг в обеденный час. Шестеро друзей сидят вокруг длинного деревенского стола, болтают о мелочах, смеются и лакомятся двумя видами мороженого, яблочным пирогом и дорогими шоколадками после обильного ужина, который был приготовлен из остатков, извлечённых из нержавеющих промышленных размеров холодильников IMS, где группа людей выполняет безмолвный ретрит.

Зальцберг, однако, сидит в сторонке от стола, на стуле в уголке, и наблюдает – а может, и не наблюдает, а просто пребывает и слушает, чуть улыбаясь, время от времени говоря несколько слов и снова погружаясь в тишину.

Если бы вы сердились, вам бы показалось, что и она сердится; ощущая грусть, вы могли бы подумать, что и ей грустно; чувствуя одиночество, скуку, усталость, страх или всё это вместе – или же глубочайшую депрессию или сильное счастье – вы бы приписали то же и ей. А это означает, что Зальцберг, попросту пребывая с вами, хорошо выполняет свою работу: она та, кем назвал её Рам Дасс – кальянамитра, «особый друг», зеркало, что показывает вам (если вы удосужитесь заглянуть в него тёмным субботним вечером) ваш собственный ум.

«Она не истеричка, — говорит Мишель Бохана, директор Института Азиатской Демократии, Вашингтон. — Она наделена огромным состраданием, чрезвычайно щедра, она невероятный учитель, полностью предана Дхарме,  очень скромна  и совершенно не пафосная – она очень прагматична, — Бохана смеётся. — Мы, американские женщины, — говорит она, — все очень гиперактивны, всё время говорим: “Дэдлайн, сроки, сроки поджимают, не могу сейчас говорить, перезвони позже!” — так ведь? А она говорит: “Надо пойти попрактиковать!” — нечто совершенно противоположное».

Сунанда Маркус, консультант «Центра Созерцательных Тела и Ума Мирабай Буш», утверждает: «Она одна из тех людей, чья любовь к Дхарме звенит в каждой клеточке её тела; и она понимает, что Дхарма — это действительно то, что значимо. Поэтому-то она и здесь, и потому она отправилась в Индию, когда ей было восемнадцать. Вы можете думать, что я совсем сумасшедшая, — говорит Маркус, — но я действительно верю, что она практиковала на протяжении многих жизней и является невероятно развитой личностью».

В книге «Вера» Зальцберг рассказывает историю о том, как в 71-м году прибыла в Бодхгаю и сидела рядом с каким-то монахом у дерева бодхи, под которым Будда достиг просветления. Этим монахом оказался один из учителей Далай-ламы, Куну Ринпоче.

«Когда я села рядом с Куну Ринпоче, — пишет она, — глубоко внутри я ощутила возможность вознестись над обстоятельствами моего детства, возможность того, чтобы определить себя с помощью чего-то помимо болезненной борьбы и закоренелого пораженчества своей семьи. Я вспомнила покорность в глазах отца – покорность перед принуждённостью и ограниченностью, что правили его жизнью. Вся его независимость ограничивалась выбором заведения для обеда в тех случаях, когда кто-то выводил его на прогулку из больницы. Ощутив прилив убеждённости, я подумала: “Но ведь я здесь и я могу научиться быть по-настоящему свободной”. Я чувствовала, что никто и ничто не способно отнять у меня радость от этой перспективы».

В 1971 году Зальцберг какое-то время странствовала по Индии, но так и не нашла никого, кто научил бы её медитации. В конце концов на конференции по йоге, на которую она случайно наткнулась, она услышала о десятидневном ретрите в Бодхгае. Ретрит проводился С. Н. Гоенкой из Бирмы, который некогда занялся медитацией випассаны, чтобы излечиться от мигрени. Именно на этом первом ретрите Зальцберг встретилась с группой людей, которые затем на долгое время стали её коллегами и друзьями: Джозефом Голдстейном, Рам Дассом, Дэниелом Гоулманом, Мирабай Буши и Кришна Дасом.

«У меня было огромное чувство того, что я что-то открыла, — говорит она, — и словно бы вернулась домой, чувство и того, что я там, где нужно. Хотя и было сложно – я не могла сосредоточиться, не могла сидеть спокойно, возникало много некомфортных чувств – мне очень понравилось. Я словно бы влюбилась – и, в каком-то смысле, я никогда от этого не откланялась. Я выполняю другие практики (или подхожу к буддизму в другом ключе), но это чувство не угасло».

«Я боролась с настолько огромным чувством несчастья, — говорит она о своей практике на раннем этапе, — пытаясь из него выбраться, что поначалу всё это было сплошное я-я-я, — она смеётся. — Возможно, исцеление бы произошло, если бы я смогла протянуть другим руку и помочь им, но мне недоставало для того сил, хоть я и старалась помногу практиковать щедрость».

В то путешествие Зальцберг пробыла в Индии полтора года, задержавшись в Бодхгае, чтобы пройти ещё ретриты с Гоенкой. Затем она встретила тибетских учителей Калу Ринпоче и Шестнадцатого Кармапу Ригпе Дордже и получила от них учения. Однако в простоте тхеравадинской практики осознанности было что-то, что тянуло Зальцберг обратно. Она возвратилась к медитации випассаны и к практике, с которой Гоенка познакомил Зальцберг лишь в конце её первого ретрита — практике метты, или любящей доброты.

Одна вещь, которая отличает Зальцберг от множества других западных учеников, что в начале семидесятых сидели у ног великих буддийских учителей из Индии, Тибета и Юго-Восточной Азии и принесли то, чему они их научили домой – то, что Зальцберг воплощает в себе весьма конкретный элемент дхармической мозаики. Она особо подчёркивает одну вещь: для того, чтобы стать свободным от страданий и посему быть способным в изобилии давать другим, необходимо сперва в изобилии полюбить себя. Даже тем, чьи жизни были менее болезненными, чем у Зальцберг, учения Будды о любящей доброте помогают соединить человека с его собственным сердцем и с сердцами всех остальных без исключения существ.

В тот день, когда Зальцберг села под деревом Бодхи, она дала себе обет: поклялась научиться любить так же, как любил Будда. «Чтобы любить так же, как любил Будда, конечно, нужно уметь любить и себя, — говорит она, сидя в своей гостиной. — Речь же не о том, чтобы все живые существа были свободны от страданий… — она смеется, — …кроме меня. Необходимо и себя включать в этот спектр. Вопрос в том, как это сделать».

В то своё первое путешествие в Индию Зальцберг встретила двух учителей-женщин, ставших для неё примером людей, которые преобразовали свои несчастья в изобильные щедрость и любовь. Первым учителем была Дипа Ма – маленькая индийская домохозяйка, живущая с дочерью в трущобах Калькутты. Дипа Ма некогда так разболелась, что едва не умерла от горя, потеряв мужа и двух из трёх своих детей. Как рассказывает Зальцберг, когда кто-то сказал Дипа Ма, что медитация может спасти её жизнь, она в буквальном смысле поползла – потому что на большее тогда была не способна – вверх по ступеням медитационного центра, чтобы получить наставления. Зальцберг близка была эта история – то, как Дипа Ма использовала свою боль в качестве мотивации для того, чтобы освободиться самой, а затем освободить и других страдающих. Мощь мотивации Дипа Ма, как поняла Зальцберг, и была ключом.

«Дипа Ма стала примером способности преобразовывать страдания – даже столь безмерные – в любящее сострадание, — Зальцберг бросает на вас озорной взгляд. — Я всегда знала, что именно таким человеком хочу стать, когда вырасту».

Затем Зальцберг рассказывает историю о том, как познакомилась с подругой Дипа Ма – другой индийской женщиной-учителем, чей свёкр запрещал ей медитировать. «Я спросила её: “Как же вам удалось сделать всё необходимое для того, чтобы стать учителем?” И она ответила: “Я была очень осознанна, когда перемешивала рис”». Зальцберг смотрит на вас своими мягкими зелёными глазами, приподнимает брови и улыбается. Она говорит: «Думаю, мы способны и сами ухватиться за эту возможность, но этого не делаем».

Зальцберг вернулась в Штаты в 1974, окончила колледж и, поскольку Дипа Ма так ей велела (сказав, что Зальцберг «действительно понимает страдание»), стала помогать Джозефу Голдстейну преподавать медитацию в Институте Наропы, который тогда только распахнул свои двери в Боулдере, Колорадо. Хотя Зальцберг практиковала, а отныне также преподавала – и даже начала вести ретриты – она по-прежнему была невероятно сурова с собой, полна самоосуждения, «напрягаясь» (как она говорит) в попытках изменить себя, стать лучше, прийти к чему-то в своей практике. Рам Дасс говорит о Зальцберг в те годы: «Она была довольно потерянной».

Рам Дасс, однако, согласен с теми, кто говорит, что Зальцберг, должно быть, накопила изобилие заслуг в других жизнях – ведь несмотря на потерянность, напряжённость и самокритику в отношениях с самой собой, она прилежно трудилась, чтобы остаться на непростой стезе, что в конечном итоге оказало огромное влияние на множество людей. Когда ей было всего 23, вместе с Джеком Корнфилдом, Джозефом Голдстейном и присоединившейся к ним группой друзей она за совсем скромные деньги купила у католической епархии старое здание и запустила ныне пользующееся большим уважением и очень успешное Общество Медитации Прозрения.

Только в 1984 году Зальцберг и Голдстейн познакомились с Саядо У Пандитой, тхеравадинским учителем из Бирмы, который произвёл в жизни Зальцберг очередной переворот. У Пандита имел репутацию человека очень, очень непростого.

«Боже! Он был жёстким парнем», — говорит Рам Дасс, который встретил У Пандиту в Бирме на одном из ранних ретритов с Зальцберг и Голдстейном. Рам Дасс смеется. «Я был счастлив оттуда сбежать – мне казалось, что я спасся». Рам Дасс говорит, что именно тогда, в 1985 году, Зальцберг начала усиленно заниматься практикой метты. «Я видел, как она меняется, — рассказывает он. — Прежде замкнутая в своём уме, она стала мягкой, любящей… чувственной, на самом деле – потому что стала собой».

С 1985 до 1991 гг. У Пандита работал с Зальцберг над двумя практиками: практикой осознанности и практикой любящей доброты; и хотя она к тому времени медитировала четырнадцать лет и находилась в IMS девять лет, для неё это было новым начинанием.

«Находясь в интенсивном ретрите, я виделась с ним шесть раз в неделю, — рассказывает она. — Я приходила к нему на собеседование, рассказывала что-нибудь, и он отвечал: “Да, так бывает поначалу,” – а я думала: “Но ведь я не новичок!” — она смеётся. — Тогда я приходила к нему на следующий день и описывала что-то совершенно иное, а он говорил: “Ой, ну такое случается поначалу”, — понимаете?! — Зальцберг продолжает и с притворной яростью глядит на вас. — Я не новичок! И так продолжалось ещё очень долго, — говорит она, — пока я наконец не поняла – новичком быть хорошо; хорошо не иметь всевозможных идей вроде “У меня не должно быть таких переживаний, следует больше делать то-то”. Хорошо просто видеть то, что есть, говоря “Ого! Гляньте-ка!”»

Один из резидентных учителей в IMS, Эми Шмидт, смеётся, вспоминая о Зальцберг. Она помнит время, когда У Пандита приехал в IMS и велел Зальцберг замедлить медитацию осознанности до такого улиточного темпа, что иногда ей приходилось уходить из алтарной за два часа до обеда, чтобы сделать 50 или около того шагов до кухни и вовремя прийти.

Рассказывая об этом, Зальцберг закатывает глаза. «И тут ещё Джозеф, — говорит она, — который ходил в своём обычном темпе. Я думала: “Почему я одна тут этим занимаюсь правильно?”»

У Пандита, очевидно, что-то Зальцберг уготовил – опять же, она по шесть раз в неделю приходила к нему на собеседование. Подразумевалось, что она должна записывать что-то подмеченное за одну сессию медитации по ходу дня и одну медитацию при ходьбе.

«Я заходила к нему, — говорит Зальцберг, — и прежде, чем я успевала зачитать свои записи, описывающие мои переживания во время сидения и хождения, он спрашивал: “Какие у тебя были переживания, когда ты умывала лицо?” — никаких, потому что я ни капли внимания этому не уделила, — Зальцберг трясет головой. — Так и проходило моё собеседование. Я покидала его и сидела, ходила и умывала лицо настолько осознанно, насколько могла: чувствовала свои руки в воде, воду на своём лице – потом приходила к нему на следующий день, а он просил: “Расскажи мне всё, что заметила, когда пила свою чашку чая”, — и мне снова нечего было сказать», — Зальцберг улыбается, вспоминая.

Иногда Зальцберг входила в комнату, кланялась У Пандите, и волосы падали ей на лицо. Она смахивала их рукой, а он говорил: «Ты это заметила?» «Я говорила: “Нет”, и в тот день мне также не доставалась возможность зачитать свои заметки о сидении и ходьбе». Зальцберг назвала этот опыт «муками непрерывности», но со временем поняла нечто большее: если раньше она думала, что медитация – нечто, происходящее в молитвенной комнате, теперь она видела, что между медитацией и не-медитацией разницы нет. «Мы все склонны, — говорит она, — полагать, что “настоящее” происходит в зале для медитации, и если ты сидишь в гостиной, пьёшь чашечку чая и теряешься в фантазиях, нужно бросить чашку в посудомоечную машину и мчаться обратно в зал, чтобы собраться. Что ж, я с этой склонностью распрощалась».

«Фраза, которая постоянно крутилась у меня в голове во время того ретрита, — продолжает она, — была из книги “Ум дзен, ум новичка”, в которой Судзуки Роси говорит что-то вроде “мы практикуем не для того, чтобы достичь природы будды, а для того, чтобы её выразить”. Я наконец могла просто сказать: “Что ж, я просто это выражаю прямо сейчас… и сейчас… и сейчас”».

Вы идёте с Зальцберг через лесок от её дома к IMS, и она просто идёт, держа руки в карманах пальто и направив взгляд вниз на землю. Вы вышли с ней на прогулку по сельской дороге неподалеку; проходите мимо лошадей, деревьев и пруда, и она просто гуляет. Нельзя сказать, что она недружелюбна – она рассказывает истории, отвечает на вопросы и много улыбается и смеётся, – но при этом она не рисуется и не пытается вас развлечь. Единственное, что вы можете сделать, находясь рядом с ней, – отпустить все ожидания того, что что-то должно случиться, что вы должны кем-то являться, а она должна реагировать как кто-то иной.

В практике любящей доброты практикующий начинает с себя, желая четырёх вещей: «Пусть я буду свобод(ен/на) от опасностей, пусть я буду счастлив(а), пусть я буду здоров(а), пусть я живу с лёгкостью». Затем практикующий переходит к тому, что желает эти же четыре вещи своему «благодетелю» – кому-то, кто о нём заботился. Затем практикующий порождает эти устремления по отношению к хорошему другу;  затем –  человеку нейтральному, на которого обычно не обращает внимания (например, кассиру в химчистке); затем – к человеку, с которым сложно, а затем и ко всем существам без исключения. Выполняя ретрит по метте, человек бы выполнял эту практику, снова и снова используя тех же людей.

«Мы привыкли ассоциировать любовь и любящую доброту с чувством или эмоцией, — говорит Зальцберг, — но я не думаю, что всё так. Мне кажется, это нечто более глубокое, относящееся к нашей способности устанавливать связь – в противоположность тому, чтобы исключать».

Зальцберг рассказывает историю о том, как Джозеф Голдстейн отправился в Сикким повидать Шестнадцатого Кармапу. «Он рассказывал, что Кармапа приветствовал его так, словно это было самое важное событие в его жизни. Как мы понимаем, таковым оно не являлось. Кармапа делал это не посредством помпезности и пышных церемоний, а с помощью совершенной полноты внимания. Присутствие, которое ощутил Джозеф, было чувством того, что его полностью любят».

Зальцберг продолжает: «И когда Джозеф рассказал мне эту историю, я преисполнилась раскаяния за все те встречи, что были у меня – когда я была ни тут, ни там, думая о следующем человеке, с которым нужно поговорить, или о телефонном звонке, который нужно сделать. Итак, первое – это собрать энергию. Когда я чувствую, что моя энергия где-то в другом месте, я… — Зальцберг смотрит на вас мягко, но с полным вниманием. — Мы пришли», — говорит она.

Зальцберг не похожа на человека сентиментального. Она не «милая и безвольная», как она это называет – именно об этих качествах люди обычно думают, когда слышат слово “любовь”. Находясь рядом с вами, она просто присутствует – без каких-либо претенциозности, сложностей, спектаклей. Когда вы пишете ей на почту, она сразу вам отвечает; когда вы ей звоните, — а она получает десятки звонков в день — она вам перезванивает.

Говоря о практике любящей доброты, она рассказывает: «Я по-настоящему люблю ту часть практики, что относится к человеку нейтральному – ведь вот человек, которого ты на самом деле не знаешь; у тебя нет про него или неё истории, ты не знаешь его или её печалей и радостей; однако ты, по сути, каждый день уделяешь этому человеку внимание, так как используешь его как объект медитации и желаешь ему блага – а в силу того, что ты уделяешь кому-то внимание (вместо того, чтобы смотреть свысока или игнорировать), внезапно возникает настоящая забота».

«Много по-настоящему очаровательных историй о практике любящей доброты в IMS связаны именно с этой частью. Люди сидят, сидят, и сидят; их нейтральный человек – кто-то из числа медитирующих с ними на ретрите, и они говорят: “Я ничего не чувствую, я это делаю неправильно, у меня это плохо получается”. И однажды я получаю записку, в которой говорится: “Мой нейтральный человек не пришёл на завтрак – не могли бы вы подняться и проверить, как у него дела?” — Зальцберг смеётся. — Понимаете? Типа “Ага, конечно, ваш нейтральный человек хочет, чтобы я ему в дверь стучала”», — Зальцберг снова смеётся.

На протяжении четырех лет Зальцберг занималась практикой любящей доброты с У Пандитой, а затем он попросил её остановиться. «Метта не является основной практикой, — говорил он, — а вот осознанность — да. Метта может много дать, но вовсе не обязательно усилит ваше понимание пустотности». «Это не освобождающая практика», — говорит Зальцберг.

Затем, в конце восьмидесятых, на проходившем в Австралии ретрите с У Пандитой Зальцберг, к тому времени считавшая, что знает свой ум, вернулась к практике осознанности и… упала в яму: связанные со смертью матери чувства, которые она считала проработанными, снова всплыли на поверхность. Несчастная, в состоянии одиночества и опустошения она снова была вынуждена протягивать нити родства. В результате возросло её сострадание: сначала к себе, а потом и ко всем остальным.

Многие из её друзей могут описать эту перемену. Джозеф Голдстейн говорит: «Когда Шэрон только начинала, она была довольно необычной йогини — было ясно, что в ней есть мудрость; но её способность к преподаванию не была в то время очевидна. Теперь, однако, она уверена в себе и необыкновенно ясно выражает свои мысли, так что мудрость в ней по-настоящему сияет вовне».

Несколько лет назад Зальцберг ехала в лифте в отеле Нью-Йорка и осознала, что держит в руках тяжеленный чемодан. «У меня возникла блестящая идея, — говорит она, — поставить чемодан на пол и позволить лифту везти его». Вот как это в конечном итоге для Зальцберг и выглядит: в каждом мгновении есть возможность отпустить — не напрягаться, чтобы быть чем-то получше, не бороться, чтобы что-то преодолевать, не проводить жизнь в какой-либо грубости, осуждении, требуя и контролируя, а просто отпускать, мгновение за мгновением. В этом мгновении, когда отпускаешь, кроется доброта.

«Даже когда я учу людей просто наблюдать за дыханием, — говорит она, — я ставлю акцент на том, что решающий момент в практике – тот, когда мы осознали, что отвлекались. У нас есть феноменальная способность начинать сначала: когда мы куда-то отвлеклись, то можем начать сначала. И в этот самый момент, начиная заново, мы можем практиковать любящую доброту, прощение, терпение, способность отпускать. Это то, чему меня всегда учили, но что мне никак не удавалось услышать. Может быть, моя эволюция заключалась в том, чтобы суметь услышать эти слова».

В 1985 году Зальцберг и Голдстейн вместе находились в Непале, и кто-то спросил их, не желают ли они пойти встретиться с великим тибетским учителем Дилго Кхьенце Ринопоче. «Мы были в Боднатхе, просто болтаясь там без дела, — рассказывает Зальцберг, — и потому сказали: “Да-да”. Мы, стало быть, зашли – и вот он там, в своём полураздетом виде. Он обедал или что-то такое; и там не было никого, кроме нас двоих, переводчика и него, и он сказал: “Есть ли что-то, о чём вы бы хотели меня спросить?” И мы ответили: “Нет”, — Зальцберг откидывается на кушетке и хохочет. — И он разразился смехом, — говорит она, — что словно бы означало: “Вы не знаете, что теряете, болваны!” Шесть лет спустя мы учились у Тулку Ургьена Ринпоче и сделали бы всё, чтобы оказаться в одной комнате с Кхьенце Ринопче и задать ему вопросы».

Зальцберг часто рассказывает такого рода самокритичные истории, и заканчивается это тем, что вы чувствуете к ней огромную приязнь – кажется, она совершила столько же ошибок, что и вы, только научилась над ними смеяться, подбрасывая их как урок о том, как дать себе спуск.

Около 1991 – через двадцать лет после своего первого путешествия в Индию и два года после очередной борьбы с эмоциональной агонией по поводу смерти матери, Зальцберг, всё ещё следуя воле случая, «возымела интерес к Дзогчен» – тибетской ваджраянской практике школы ньингма. «Это сложно даже описать, — говорит она, — это было похоже на дикое страстное желание. Рядом оказались несколько друзей – учеников Дилго Кхьенце Ринпоче — и я спросила: “Можете меня научить?” Конечно же, они не могли, — она смеётся. “Можете хоть что-нибудь мне рассказать об этом?” — сказала она тогда. “Нет”, — она снова смеётся. — А затем появился Сурья».

Зальцберг попросила западного буддийского учителя Сурья Даса дать ей какие-нибудь учения по Дзогчен, но он сказал, что будет лучше, если он познакомит её со своими учителями. Именно тогда она и отправилась в Непал, чтобы встретиться с Тулку Ургьеном, а в конечном счёте и в Париж, где познакомилась с покойным Ньошул Кхеном, которого его ученики называли «Кхенпо».

Зальцберг «влюбилась» в Кхенпо. Она ощущала преданность ему, но это была не та преданность, которую она чувствовала к своим ранним учителям. От Гоенки, Дипа Ма и У Пандиты Зальцберг ощущала некую зависимость – в конце концов, они учили вещам чрезвычайно базовым, детскими шажкам к тому, чтобы стать полноценным человеком. Однако Ньошул Кхен, вплоть до своей смерти в 2000-м году, неустанно обращал внимание Зальцберг на нечто, что она упускала из виду: не его природу будды, а её собственную.

«С ним у меня был иной опыт, – говорит Зальцберг, – потому что к тому времени я была уже гораздо более зрелым существом. Я всегда была очень предана своим учителям, но с ними фундамент моего самоуважения не был ещё столь прочным».

В последние несколько месяцев жизни Ньошул Кхена Зальцберг продолжала смотреть на него как на человека, у которого есть ответы, есть сила, есть огромные любовь и мудрость – а он продолжал побуждать её искать эти вещи в себе самой. «Получается, — говорит она, — что мы смотрим на Будду, чтобы увидеть самих себя. А на себя мы смотрим не для того, чтобы воспринимать себя отдельными и более замечательными, чем другие, — она смеётся. — Мы смотрим на себя и, по существу, видим всех остальных».

В конце концов, после тридцати лет интенсивной практики, после путешествий по всему миру и обучения у, как она это называет, «постоянно меняющегося пантеона учителей», Зальцберг позволила своему учителю показать ей то, чему она, сидя под деревом Бодхи, поклялась научиться: веру в себя – и в свою способность любить.

«С точки зрения учения Будды, – говорит она, – нам всем присуща способность любить; и никакие пережитые или предстоящие нам переживания страдания и одиночества или чувство того, что мы недостойны любви, не в силах эту способность уничтожить. Эта вера – основа для любящей доброты. Это вера в собственную природу будды, в собственное осознавание и способность к любви. Это вера во взаимосвязанную вселенную».

Зальцберг вовсе не считает, что это конец её пути.

«Я определенно переделала свою жизнь, — говорит она. – Я снова обрела родителей в лице своих учителей, я нашла в Дхарме свой дом; у меня совершенно потрясающая община из друзей. Я практиковала; но, как и любой человек, я ещё не полностью свободна. Тем не менее, я действительно верю, что любой из нас может свободы достичь».


Источник: To Love Abundantly | Lion’s Roar

Энди Уэбер: Биография

Художник Энди Уэбер провел семь лет в Индии и Непале, изучая искусство иконографии в тибетском буддизме под руководством опытных мастеров.

Его уникальный стиль создания подлинных образов, используемых для визуализации, пользуется высоким уважением не только среди все большего числа западных буддистов, но и среди тибетских лам всех традиций, многие из которых заказывали его работы. Его картины-тханки (тибетские иконописные полотна на свитках ткани) можно увидеть в буддийских центрах и храмах по всему миру, в том числе и во дворце Потала в Лхасе. Его изображения получили широкую известность и популярность благодаря множеству публикаций, в которых были использованы.

Сам Энди рассказывает:

Мое собственное знакомство с миром рисования тибетских тханов произошло рядом со ступой Боудханатх в долине Катманду в Непале.

В 1973 году окрестные деревни были гораздо меньше, чем сейчас, и в них было всего несколько буддийских храмов… На протяжении почти шести лет из моего дома была видна ступа, и возможность проснуться поутру и сразу взглянуть на эти примечательные глаза всегоа была источником огромного вдохновения. В них было что-то, без слов говорившее о ясности, прозрении и запредельном, о красоте за пределами этого мира и при этом столь мучительно близкой. Эти глаза оставили в моем уме огромный отпечаток, и даже сейчас воспоминания о них глубоко меня вдохновляют.Однако пока я жил в Боудхе, то осознал, что одного лишь вдохновения недостаточно; для раскрытия смысла, таинства этих запоминающихся глаз нужен ключ… и этот ключ – в том, чтобы понять и ценить то, что находится в живых традиция, одним – хоть и монументальных – из проявлений которых является сама по себе ступа в Боуданатхе…

Моим первым учителем был Лудхуп. Он родился в Амдо и бежал из Тибета, когда все еще был монахом. При себе у него было несколько свитков – возможно, двухсотлетних – которые ему препоручил в Тибете его учитель. Они содержали ряд различных рисунков с сетками, на которых рисунки были основаны. Поскольку до того я никакой подготовки не проходил, эти риснуки стали основой всего моего пути как художника; даже сегодня фотокопии этих исходников продолжают внушать в меня невероятное вдохновение. Именно Лхудуп научил меня рисовать, познакомил меня с различными стилями живописи и открыл мне завораживающий новый мир будд, бодхисаттв, дакинь, защитников и т.д.

Моим вторым учителем был Тхаргье, знаменитый художник из провинции Цанг в Тибете… в то время как Лхудуп познакомил меня с миром искусства Ваджраяны, именно Таргье дал мне подробную карту этого мира.Хотя представленные здесь работы – это труды того, кто все еще в очень значительной степени является лишь новичком, надеюсь, что посредством вдохновения наших духовных наставников и учителей-художников в понимание и благополучие тех, кто эти работы видит, сделать определенный вклад. Знаки упадка окружают нас повсюду – в самой Боуде, например, фабрики с лишенными вдохновения тружениками поставляют туристам подобия объектов священного искусства, лишенные какой-либо подлинности; однако также присутствуют и признаки того, что духовный поиск, в какой бы сокрытой форме он ни проявлялся, все еще в значительной мере жив в груди человека. Поэтому пусть непрерывная линия передача благословений Ваджраяны внушит мужество и вдохновение во всех, кто ищет смысл, сокрытый за завесой преходящих видимостей».

Официальный сайт Энди Уэбера: Andy Weber Studios