В сентябре 2021 года онлайн-издание +1 обратилось к нам с просьбой задать доктору Алану Уоллесу несколько вопросов о медитации, природе ума и культуре. Ниже мы публикуем полную версию беседы без каких-либо сокращений.
Вопрос: Интерес к буддизму на Западе активно растет примерно с первой половины XX века; кроме того, все больше и больше людей начинают интересоваться светскими практиками осознанности. Что, по вашему мнению, жители Запада ищут в буддизме – и что они в нем находят?
Алан Уоллес: Здесь, на самом деле, два вопроса – один о распространении и популярности светской практики осознанности, другой об активном росте буддизма на Западе и в мире в целом.
Как мы знаем, мы живем в эпоху, вызывающую сильный стресс. У нас много дел, и очень многие замечают, что на протяжении дня непрестанно погружены в навязчивое мышление, в надежды, в страхи, в тревожные мысли, и, возможно, в состояние депрессии. Мы склонны очень сильно осуждать себя и других, а это также приводит к чувству душевной тяжести. Светские практики осознанности, которые стали пользоваться очень большой популярностью по всему миру (а не только на Западе), работают с этими проблемами – проблемами глубоко современными. Если мы просто направляем свое осознавание на текущее мгновение и, например, с памятованием внимаем вдоху и вдоху, подобная практика подсекает навязчивое мышление (обычное для многих людей состояние) и успокаивает ум в целом. Когда мы развиваем подобное чувство свободного от суждений отношения ко всему, что происходит, оно становится противоядием от низкой самооценки, от упреков в наш собственный адрес – и в целом от осуждающего отношения к себе и к другим. Разумеется, подобные практики пользуются популярностью, ведь они в первую очередь позволяют справиться с психологическими проблемами и стрессом, которые люди переживают в очень больших объемах.
Вместе с тем мы наблюдаем и распространение буддизма. Светские практики осознанности существуют как нечто вполне независимое от буддизма – на самом деле они довольно мало с ним связаны. Буддизм неизмеримо богаче нескольких техник для снижения стресса и методов, приносящих психологическую пользу. При этом он не является чем-то единым. За последние 2500 лет в буддизме оформилось множество школ: некоторые из них делают очень большой упор на преданности, некоторые – на эмпирическом изучении реальности, некоторые – на философии, некоторые – на ритуалах, и так далее. С учетом этого многообразия традиций буддизм привлекает множество разных людей, и каждого – по своим причинам. Думаю, обобщить логику распространения буддизма на Западе или по всему миру было бы сложно. Тем не менее, несмотря на все многообразие буддийских школ в Восточной Азии, Южной Азии, Центральной Азии и так далее, у них есть общая основа – почтение, доверие, убежденность. направленные на исторического Будду как того, кто освободился от страданий и их причин. Буддисты испытывают доверие к его учениям (Дхарме) и к наиболее благородным и реализованным из его последователей. Все учения Будды уходят корнями в ясно показанную им реальности истины страданий, в прозорливый анализ внутренних причин страдания, в предложенное Буддой видение свободы – необратимого избавления от мучений и их причин. Будда также предлагает нам невероятно подробнее описание пути, ведущего к подобной свободе. Этими четырьмя благородными истинами он отвечает на вопросы, которыми мы всегда задавались. Мы желаем быть свободны от страданий, но каковы их причины? Можем ли мы освободиться, и если да, то как? Думаю, обращение к этим чрезвычайно глубоким инстинктам, к этим глубочайшим пожеланиям – причина, в силу которой буддизм приобретает все большую популярность по всему свету.
Вопрос: Как вы сами встретились с буддизмом? Почему вы решили посвятить себя этому пути?
Алан Уоллес: Я впервые познакомился с буддизмом в Университете Калифорнии в Сан-Диего, где учился в 1969 году. Услышанное показалось мне интересным, но первого буддиста я встретил только год спустя: это был буддийский монах, которого я увидел в Норвегии. Вскоре после этого я начал изучать буддизм в Гёттиненгенском университете в Германии. Первым аспектом, который меня глубоко привлек – можно сказать, первой школой, которая меня заинтересовала – были учения Будды в палийском каноне, которые столь широко практикуются в Юго-Восточной Азии. Эти наставления, опять же, уходят корнями в четыре благородные истины, но объясняют, как практиковать. В школе и на протяжении первых двух лет обучения в университете я готовился стать ученым, в первую очередь изучая биологию. Здесь же я отыскал подход, позволяющий развить прозрения относительно природы физической реальности – вокруг нас и в нашем собственном физическом теле; прозрения о природе ума, о коренных причинах страдания. Этот подход состоял в практике четырех применений памятования: к телу, чувствам, умственным состояниям и явлениям в целом. Я нашел посвященный этим практикам классический текст и влюбился (и до сих пор влюблен!) в этот подход – радикальный своим эмпиризмом, рациональный и по-настоящему научный. В этих методах мы от первого лица пытаемся понять природу реальности и внутренние причины счастья и страдания.
С этого все и началось, но затем я в возрасте 21 года отправился в Индии. Там я впервые – на собственном опыте – встретился с буддизмом махаяны, увидев, что за рамками устремления к личному освобождению лежит благородное стремление достичь совершенного пробуждения в силу сострадания – стремление принести миру наибольшую пользу, идеал бодхисаттвы. Я также увидел философскую глубину махаянских учений о мудрости, и это привлекло меня еще глубже.
Продолжая учиться в Азии, я встретил буддизм ваджраяны – и снова был поражен утонченностью и глубиной теории и практик этой системы. Этими тремя аспектами – палийским каноном, махаяной и ваджраяной – я и занимался последующие двадцать лет. Около 30 лет назад я впервые на собственном опыте соприкоснулся с учением по дзогчену, или великому совершенству, и именно им я с тех пор себя целиком посвящаю. Их назначение – в том, чтобы постичь природу ума, окончательную основу бытия, опираясь при этом на очень, очень непосредственный и свободный от усложнений подход к освобождению, который одновременно отличается радикальным эмпиризмом и глубокой рациональностью, а также трансцендентностью и опорой на интуицию. Все три перечисленные уровня стали мне домом, и я продолжаю практиковать с большим энтузиазмом, который с годами только усиливается.
Вопрос: Давайте вернемся к теме светских практик осознанности. Насколько сильно они отличаются от буддийских методов, которые применяют йоги и йогини, практикующие в затворе?
Алан Уоллес: Я бы сказал, что различие такое же, как между кукурузными хлопьями и походом в пятизведочный ресторан с меню на десяти страницах! Светские практики осознанности очень просты и работают с симптомами, которые проявляются как стресс, неудовлетворенность, возбужденность, душевная тяжесть и так далее. Использовать эти практики может кто угодно: религиозные фундаменталисты, атеисты и так далее. При этом они не отвечают на основополагающие вопросы: почему мы вообще подвержены неудовлетворенности; почему наш ум столь непослушен и погружен в навязчивые мысли; почему мы переживаем неудовлетворенность прямо сейчас.
Светские методы осознанности, в основе своей, не бросают вызов нашему мировоззрению или нашим убеждениям, и многим людям это нравится. Эти практики не подвергают наши верования сомнению – многих это также привлекает. Методы светской осознанности не меняют наш образ жизни, и потому они вполне совместимы с доминирующей парадигмой, которая очень глубоко влияет как на Восток, так и на Запад – с материализмом как парадигмой, гедонизмом как системой ценностью и консьюмеризмом как образом жизни. Светская осознанность может вписаться прямо в эту систему, сделав более комфортным ваше существование в качестве материалиста, гедониста и человека, чья жизнь полностью ориентирована на консьюмеризм.
Тем не менее именно эта триада из материализма, гедонизма и консьюмеризма уничтожает экосферу; на протяжении последних 150 лет мы осуществляем этот процесс во все больших объемах. Почему? Не потому что нам недостает осознанности, а из-за наших убеждений, наших представлений о том, что смысл хорошей жизни – “потреблять, приобретать и высосать мир досуха”. Итак, осознанность – это хороший пластырь, но методы буддизма посвящены фундаментальной работе над основополагающими причинами заблуждений, жадности и ненависти. Эти две системы очень, очень сильно друг от друга отличаются.
Вопрос: Насколько же эти популярные практики полезны без этических и философских основ буддизма? Или же эти основы актуальны только для тех, кто хочет полностью посвятить себя духовному пути?
Алан Уоллес: Все зависит от того, чего мы желаем. Если мы хотим сохранить свое мировоззрение и свои убеждения, никогда не подвергая их сомнению, если мы не желаем переосмыслять свои приоритеты, не хотим менять или улучшать свой образ жизни, популярные практики предоставят нам такую возможность. Если вам не нравится особо размышлять об этических вопросах и этических принципах, а свои нравственные принципы вы предпочитаете определять по ситуации, если вам хочется избегать суждений о происходящем, популярные практики созданы для вас. Они идеально подойдут, если вас не интересует природа реальности. Применяя эти методы, нет необходимости задумываться о философских вопросах – большинство этого не делает. Для тех же, кого эти вопросы занимают – какова природа бытия, что считать осмысленной жизнью, какова природа ума, откуда ум возник, что происходит в момент смерти, каков наш человеческий потенциал – популярные практики сравнимы с таблеткой аспирина: толку от них мало. Эти вопросы – сущностная проблематика буддизма. Они нужны не только для тем, кто посвящает себя духовному пути, но и всем, кто хочет вести более осмысленное существование. А вот небольшое повышение градуса осознанности не гарантирует, что мы будем осознанно этичными, осознанно мудрыми, осознанно сострадательными: может да, а может и нет.
Вопрос: На определенном этапе вы решили оставить монашеский путь, и сейчас вы практикующий, духовный учитель, ученый, муж и дедушка. Как вам кажется, совместимы ли успешная созерцательная практика и семейная жизнь?
Алан Уоллес: Все зависит от того, что мы подразумеваем под “успешной практикой”. Если строго придерживаться учений Будды в палийском каноне – сегодня, например, объясняемых в практике тхеравады – и устремиться к их максимальному применению, к тому, чтобы полностью себя им посвятить, гораздо логичнее соблюдать безбрачие, став монахом или монахиней. Так вы избежите отвлечений и сможете полностью сосредоточиться на практике, чтобы достичь освобождения. Именно поэтому почти все великие практикующие в истории традиции тхеравады были монахами и, в некоторых случаях, монахинями.
Однако когда мы обращаемся к пути бодхисаттвы, к махаяне, где идеалом считается достижение совершенного пробуждения ради блага всех живых существ, мотивация становится иной. Это не просто желание достичь личной свободы, а альтруистическое стремление освободить от страданий и их причини всех существ. В этом смысле многие из величайших практикующих в традиции махаяны – в Китае, Японии, Центральной Азии, Тибете и Индии – были мирянами, с супругами и без, с детьми и без детей.
Являются ли все категории, которые вы перечислили – практикующий, духовный учитель и так далее – взаимоисключающими? Вовсе нет. Тем не мене наша практика Дхармы должна преображать нашу роль духовного учителя: ведь мы должны не просто о чем-то вещать, но и жить в соответствии с учениями. Все мои научные изыскания были посвящены практике. Я муж, у меня есть жена – и я включаю этот опыт в свою практику. Один человек на этой планете называет меня дедушкой – и эта роль составляет часть моей практики. У меня много учеников – это также часть практики. Итак, совместимы ли успешная практика и семейная жизнь? Да. Безусловно, они могут быть совместимы. Многие из величайших адептов прошлого доказали, что могут быть превосходными мужьями и женами, отцами и матерями – и при этом людьми, глубоко погруженными в созерцание и достигшими высокой реализации. Это не гипотеза, а нечто уже проверенное.
Вопрос: Теперь давайте ненадолго обратимся к нейронауке – я знаю, что эта тема вас очень занимает. В целом можно сказать, что нейрофизиология как направление исследований постепенно совершенствует свое понимание мозга как сложной сети, которая влияет на наши переживания. Что же говорит буддизм? Равны ли друг другу мозг и ум?
Алан Уоллес: Если бы они были друг другу эквивалентны, это противоречило бы всем имеющимся у нас свидетельствам! Мы знаем, что мозг весит 1-2 кг – а у ума массы нет. У мозга есть форма – ум ей не обладает. Мозг состоит из воды, электричества, белков и жира; ума это не касается. Взглянуть на эти совершенно различные явления и сказать “Неважно, это одно и то же!” – акт смехотворной веры, причем не слепой, а совершенно абсурдной.
Нейрофизиология – это невероятно успешная дисциплина, которая отличается огромной изощренностью и которая принесла нам так много познаний о мозге, особенно за последние пятьдесят лет. Эта дисциплина – современная нейронаука – появилась в 1960-ые годы, но началом ее стал акт веры. Основоположники нейрофизиологии просто сказали: давайте допусим, что ум есть просто функция мозга – а в дополнение к тому предположим, что все психические расстройства есть не более чем нарушения в мозге, виды химического дисбаланса, проблемы с нейронами, дендритами, синапсами и так далее.
На самом деле взаимоотношения между мозгом и умом были на том этапе загадкой: как мозг связан с умом, как ум связан с мозгом? Эти вопросы оставались без ответа – но ученые решили притвориться, что проблема уже решена, что ум есть лишь функция мозга. Это предположение не было доказано – в его пользу нет никаких свидетельств, но основоположники дисциплины просто сказали: “Давайте скажем, что всё так, а потом уже попробуем эту мысль доказать!”. Такое отношение – научная халтура. Сама по себе нейрофизиология – наука превосходная, но ей свойственна очень большая небрежность: ее представители часто приравнивают простые верования, свои догматы, материалистические предубеждения к научным фактам.
Тот факт, что психические недуги есть нечто большее, чем расстройства мозга, весьма очевиден. Фармацевтическая индустрия, однако, все равно каждый год зарабатывает миллиарды долларов, продавая так называемые лекарства – лекарства, которые не могут излечить ни одного психического расстройства. Иными словами, всё это анестезиология.
Итак, нас окружает огромный объем нейромифологии, которую пропагандируют и преподносят как науку, и это, как мне кажется, фарс. Несмотря на все свои достижения, современная нейронаука не знает, какова природа ума, не знает, что такое сознание: она не может дать ему определение, не может его измерить. Представители этой дисциплины не знают, что является причиной сознания, не знают, что происходит в момент смерти и каковы взаимоотношения между умом и мозгом. Иными словами, в этих основополагающих вопросах об уме мы не продвинулись ни на дюйм!
Исследования мозга ничего не рассказали нам о внутренних причинах умственных страдании. Они ничего не поведали о внутренних причинах подлинного благополучия – потому что эти причины сокрыты не в мозге. Итак, я рад многочисленным достижениям нейрофизиологии, но скорблю о многочисленных догматических убеждениях – о “ложных новостях”, которые говорят нам, что проблема связи между умом и телом уже решена, и тем самым скрывают из виду подлинную природу ума. Я считаю нейрофизиологию дисциплиной, которой нужно прийти в себя. Ей нужно начать отделять догматы, вызывающие слепую веру, от многочисленных потрясающих фактов, которые она выявила – фактов о подлинной корреляции между умом и мозгом. Эта дисциплина выявила эти факты, но не понимает природу самой корреляции.
Итак, ум – это не мозг: в пользу их равенства нет свидетельств. Ум не порожден мозгом – в пользу этой теории нет свидетельств. Химические вещества в мозге не порождают сознание – в пользу этой теории нет свидетельств. Каждому, кто полагает, что смерть означит прекращение сознания, и считает подобные представления научными, основательно промыли мозги: потому что это не научное утверждение и тем более не научный факт.
Вопрос: Давайте обратимся к более глобальному уровню. Можем ли мы надеяться, что с помощью медитации человечество когда-нибудь разовьёт контроль над своими рептильным инстинктами, чтобы позитивно влиять на окружающую среду и спасти планету?
Алан Уоллес: Я бы сказал, что этим вопросом мы очень принижаем рептилий! Давайте посмотрим на вред, который мы причинили планете за последние 150 лет. За последние 50 лет мы уничтожили 60% дикой природы. Ни одна рептилия такого не совершала! Посредством глобального изменения климата мы приближаемся к экологической катастрофе – рептилии, опять же, ничего подобного не делали. С точки зрения опустошающего влияния на окружающую среду, на другие биологические виды и на наш собственный вид рептилии предстают в весьма выгодном свете. Великими злодеями оказываются именно люди, и контроль нужен нет над рептильными инстинктами, а над инстинктами заблуждений, жадности, ненависти, нигилизма.
Нам нужно сбросить ужасающее бремя воззрений, которые низводят жизнь до одной только материи, низводят все сущее до одних только физических явлений, низводят подлинное благополучие до простого гедонизма. Эти воззрения отворачиваются от благороднейших инстинктов, благородных форм образа жизни, благородных поступков, и подталкивают нас к простому консьюмеризму. Нам нет необходимости контролировать свои рептильные инстинкты – у рептилий как раз все в порядке. Нам же нужно развить контроль над собственным умом, а для того этот ум необходимо понять.